— Вольно! Молодец, девочка.
Машка всхлипывает и падает мне на грудь:
— Дядя Витя, они их насиловали! Так страшно!..
Плачь девочка, плачь. От этого легчает. У меня потому и жилетка такая мягкая и пушистая, чтобы в нее плакать удобнее было. Глажу ее по голове, а сам уже включил рацию.
— Алаудин — Лагерю.
— Здесь Алаудин.
— Руфина Григорьевна! Срочно ко мне: медиков с полным комплектом чего может потребоваться изнасилованным бабам. Ваську Коробова из москвичей, Иру. И кого-нибудь из литовок, пусть подруг успокаивают. Как поняли, прием.
— Всё поняла. Что там от наших? Прием.
— Вооружились по дороге и отправились кишлак чистить. Не нервничайте, они профессионалы, справятся... СК.
— Сейчас все придут. СК.
Профессионалы хреновы! Всемером на банду! Вернуться живыми — выпорю! Не посмотрю, что лбы здоровые!!!
Трупов оказалась не так уж много. То ли у страха действительно, глаза очень велики, то ли подвела дурацкая, но неистребимая, привычка переоценивать противника. Оказалось, что бандитов приехало всего-то человек шестьдесят, а не под пару сотен жлобов, как сперва показалось Пчелинцеву. На изрытом асфальте остались лежать почти все. «При двухстах орудиях на километр фронта — о противнике не докладывают!» вспомнилась вдруг старая, времен Великой Отечественной, поговорка. И сейчас сработала. Пару убитых, чуть ли не лопатами соскребали с асфальта. Удачно стояли, очевидно. Ну и близкий разрыв гранаты дополнил...
Отдельно, возле входа в КПП, положили троих своих убитых. Осторожно укладывали, боясь словно, ребят потревожить. Старлей Побережник и два срочника. Офицер поймал пулю под срез каски. А по пацанам «удачно» прошлась очередь уже убитого «быка», в агонии намертво зажавшего спуск...
Пчелинцев постоял над ними минуту, зажав в руке сдернутый берет. Стоял, потому что так положено. Никому ведь не скажешь, что на душе полнейшее безразличие, начинающее становиться привычным. Во вторник погибли миллиарды. Разные люди. Хорошие и плохие. И никакие тоже погибали. А в пятницу погибло трое хороших ребят и полсотни зверей. И только невидимый бухгалтер перекидывает костяшки старых счетов жизнь... смерть... жизнь... смерть...
Урусов осторожно тронул за локоть. — Командир, хорош грузиться. Мы ведь действительно победили.
— Что? А? — Вскинулся Пчелинцев.
— Победили, говорю. — Задумчиво повторил Урусов. Недалеко от них вдруг что-то громко щелкнуло в обгоревшем остове «Паджеро». Снова повалил густой дым. Все, кто рядом был, дружно попадали. Кое-кто начал отползать подальше, пачкаясь в крови. Хоть и жаркое солнце, но все высушить не успело.
— А у Васи — с дымком. Как у настоящего шахида. — Протянул Урусов. И посмотрел на часы. — Глебыч, мы уже минут пять лежим. Если жахнуть должно было — уже бы сработало. И закидало нас обжаренным фаршем.
— Слушай, а ты всегда такой отмороженный? — Отряхнул камуфляж комбат. — Как не погляжу — все под горячего финского парня косишь.
— Только когда холодно. Или жарко. Глебыч, тут такое дело. Пленные есть. Восемь человеко-единиц.
— Поспрошать хочешь?
— Имеется мало-мало такое желание.
— Ну так в чем проблема-то? Тащи в сторонку и спрашивай. Заодно пару моментов уточнить надо.
— Каких именно? — Урусов теребил провисший пистолетный ремешок, ведущий из разгрузки к рукоятке АПСа.
— Да так, — почесал заросший щетиной подбородок майор. — Странно это все при здравом рассуждении. Слишком глупый наезд был. Таких, с придурью, еще в девяностые свои же перестреляли да повзрывали.
— Могли прикинуть, что нас всех накрыло. И что вы тут с Поберегой — одни?
— Ты сам-то, в это веришь? — Слегка ударил Урусова по плечу комбат. Седьмой скептически ухмыльнулся. — Вот именно, — продолжил Пчелинцев. — И я не верю. Не бывает так. И твоя сверхзадача — узнать как можно больше. Справишься?
Урусов только хмыкнул, но ничего не сказал.
— Вот и замечательно, герр шарфюрер! Чего стоим?
— Тут такое дело... — Замялся старший сержант. — Глебыч, если не жалко, прибереги для меня джип вон тот!
— Ты про «Тигра» говоришь? Кошке?
Армейский джип, неведомыми путями попавший в руки криминала стоял на самом выезде, и почти не пострадал. Не считать же серьезным уроном строчку попаданий, прошедших ровной линией через левый борт?
— Ну да, под карабин как раз.
— Вот я своей сумочку под туфли подбирал, а ты Кошке — машину под ружжо. Странные вы, ей-богу!
— Зависть — плохое чувство, товарищ майор! — подмигнул Урусов. — И это, спичек коробок дай.
— Зачем? Огонь нужен?
— Неа, — отмахнулся Урусов. — Огонь свой есть. Спички нужны. Нет желания лучинки строгать.
— Лови!
— Бардзо дзенкую, пан ясновельможный! — Присел в карикатурном поклоне Урусов, делая вид, что подметает беретом землю.
— Кыш отсюда, шут хохляцкий! — нахмурился Пчелинцев. — Иди работу работать!
— Мама! Папа узе плогнал плохих людей? Падем в лагель! Я в лагель хочу! Я там камески оставила...
— Потерпи немножко еще. Ладно?
— Ладно... А куда баба побезала? Тозе плохих людей плогонять?
— Бабушка пошла помочь хорошим людям.
— Падем помозем холосим! Падем, мама! Падем!
— Ну, так берите!
Иван задумался. Почему, собственно, и нет? Куда еще вести взвод — совершенно непонятно. От родного батальона внутренних войск, в лучшем случае остались обгоревшие стены. Две тройки уже пробежались по крышам окрестных высоток, и примерную схему разрушений старший лейтенант представлял. Хотя ни на одну из войн Дмитровский не попал, но учили его хорошо. Да он и сам старался, благо дураком не был. И учил, и литературу соответствующую почитывал.